Предпосылок для серьёзного ослабления российской валюты сейчас нет, уверена Наталья Орлова.
С. АНДРЕЕВСКАЯ: У нас в гостях Наталья Орлова, доктор экономических наук, главный экономист «Альфа-банка», участник консультативного совета по вопросам денежно-кредитной политики, банковского регулирования и банковского надзора при председателе Банка России. Здравствуйте.
Н. ОРЛОВА: Здравствуйте.
С. А.: Вы следите за утренними котировками, новостями о том, что мировые цены растут, доллар падает и так далее?
Н. О.: Я как макроэкономист слежу не каждый день, потому что для того, чтобы делать долгосрочные прогнозы, не всегда следует каждую минуту следить за рынком. Но в целом — конечно, потому что большой круг клиентов инвестирует непосредственно в рынок акций, поэтому это — пульс рынка, за которым нужно следить.
С. А.: Следить — да, но это же, получается, тенденция? Если, например, две недели мировые цены на нефть растут, о чём это говорит?
Н. О.: Я стараюсь смотреть на более длинные горизонты, потому что две недели или месяц — это очень часто могут быть какие-то отклонения от фундаментальных значений.
С. А.: А как понять, отклонение это или норма?
Н. О.: Для этого следует фокусироваться на каких-то длинных тенденциях. Скажем, до 2008 года была тема о том, что мировые рынки находятся в обычном тренде. Это было в течение 20 лет. То есть с момента серьёзного спада цен на нефть в конце 80-х они в 90-е немножко восстанавливались, а потом пошёл рынок 2000-х. Это очень долгосрочный тренд. Понятно, что на горизонте 20 лет есть какие-то кризисы, провалы, большая волатильность. Сейчас тема заключается в том, что нас, видимо, ждут 20 лет нисходящего тренда.
С. А.: Когда эти 20 лет начались?
Н. О.: Это возникло приблизительно в районе 2008—2010 годов. Это было связано с разработкой сланцевых нефти и газа и с технологической революцией в их добыче. И с серьёзным замедлением мировой экономики. Поэтому сочетание этих двух факторов заставило смотреть скорее вниз, на долгосрочные горизонты. Как мы видим, пока прогноз оправдывается, но волатильность огромная. Но это не значит, что цены на нефть будут 20 долларов за баррель. Это подразумевает, что волатильность скорее может быть вниз, чем вверх. И волатильность вниз является более фундаментально оправданной.
С. А.: Как сильно влияет изменение мировой политики на всю мировую экономику в процентном соотношении?
Н. О.: С точки зрения влияния политики это всегда накопленный эффект.
«Сейчас в мировой экономической мысли есть такая тема, что социальные явления — рост неравенства, усиление миграционных процессов — будут влиять на динамику экономического роста».
Но пока эти факторы пока только консолидируются. Это только какие-то первые сигналы.
С. А.: Только первые?
Н. О.: Да, потому что это очень связано с темой климатических изменений. Есть такая теория о том, что в следующие 20 лет будут сильные климатические изменения, которые заставят население Азии и Африки двигаться севернее. И понятно, что с этой точки зрения мы сейчас ещё не видим каких-то катастрофических климатических изменений, которые бы радикально заставили население смещаться. Поэтому пока это только первые ласточки.
С. А.: Вы меня немножко напугали.
Н. О.: Но это же не значит, что ситуация будет такой. Это значит, что есть вызов. Европейские, американские политики должны считаться с ним.
С. А.: А они считаются? Это как было с Ближним Востоком. Все про него предупреждали, но пропускали всё сквозь пальцы. И вот в конце 2015 года миграция себя проявила, и только тогда они задумались об этом. А сейчас они задумываются?
Н. О.: Как мы видим, сейчас все на это реагируют по-разному. Возьмите Брексит. Конечно, тема миграции была достаточно важным фактором при голосовании на этом референдуме. Это ответ Великобритании на эти вызовы. Она сказала, что мы лучше постоим в сторонке и посмотрим. Позиция Германии диаметрально противоположная — наоборот, мы должны как-то открыться, всех принять. Это не значит, что они трансформируются, но пока мы видим два таких разных ответа. Но безусловно, Брексит — это реакция в том числе на миграционное давление.
С. А.: Сейчас в мировой политике всё меняется быстро. Насколько в экономике такое возможно? Минимальный прогноз на ближайшие 2 года можете дать?
Н. О.: Экономика подстраивается дольше, но, конечно, важные решения влияют и на неё. Например, возьмите банковский сектор в кризис 2008 года и решение по внедрению Базеля III — ужесточение банковского регулирования. Был прецедент в 2008 году, когда оказалось, что существуют большие риски, которые Базиль II не позволял контролировать. Всё, что мы видим на данный момент, — это имплементация Базиля III даже не во всех странах и не до конца. Это всё — отголоски кризиса 2008 года. Это — такой пример, когда одно решение очень долгосрочно влияет на ситуацию в экономике. Так что какие-то такие поворотные точки существуют и переходят от политики к экономике.
С. А.: Что-то судьбоносное произойдёт в ближайшее время в мировой экономике?
Н. О.: На самом деле, мы все уже находимся в некотором новом тренде. Этот новый тренд, по сути, является проживанием японского сценария. Сейчас мировая экономика, за исключением некоторых некрупных стран, тоже погружается в такой боковой тренд. Это — совершенно новая реальность. И в этом боковом тренде, когда экономика не растёт, будут какие-то смещения сил. То есть будет миграционное давление, социальное давление, давление новых технологий, потому что компании при отсутствии роста будут искать возможности для экономии издержек. Небольшие изменения могут быть, но не мгновенно. Это — постепенный процесс, который будет набирать силу.
С. А.: «Какой прогноз для рубля и доллара до конца года?» — спрашивает слушатель.
Н. О.: Это очень показательно, потому что мы уже второй год говорим про таргетирование инфляции в России. Вроде бы, значимость валютного курса должна для населения и экспертов становиться меньше. Но тем не менее всё равно возникает много вопросов именно по валюте.
«Я ожидаю 70 на конец года. И считаю, что сейчас интересный момент для покупки валюты, в частности доллара».
Скорее всего, будет интервал 68—73 за доллар.
С. А.: То есть сейчас покупать, но на долгосрочную перспективу?
Н. О.: Я говорю про горизонт примерно в 6 месяцев, потому что всё-таки рынки очень волатильны. Сейчас фундаментальное значение 60—65, крепче я не представляю. 50—55 невыгодно экономике.
С. А.: Бюджет надо закрывать.
Н. О.: Путь скорее в сторону ослабления, но это не означает девальвацию, похожую на ту, что была в 2014 году. Сейчас таких предпосылок нет, потому что курс достаточно рыночный. Но всё-таки нужно понимать, что состояние экономики слабое, оно не обеспечивает крепость валюты.
С. А.: А по нефти?
Н. О.: Честно говоря, я не нефтяной эксперт. Мне представляется, что такой интервал — 40—50 — относительно фундаментально обоснован. Меня всё-таки беспокоит риск снижения цен на нефть, связанный с Китаем, потому что очень мало статистики, которой можно доверять, многие эксперты беспокоятся о том, что на самом деле там происходит. Очевидно, что Китай, девальвируя юань, пытается как-то поддержать свой экспорт, но есть ощущение, что проблема плохих долгов там раздувается, становится больше и может стать угрозой для стабильности экономики через какое-то время.
С. А.: Насколько Россия готова ко всем этим изменениям в мире?
Н. О.: Мне кажется, что у России есть определённая выгода в том, что мы интегрированы в мировую экономику через экспорт сырья. У нас 80% экспорта. 65% — это нефть и газ, 15—20% — металл. Поэтому в принципе понятно, что товар всё равно потребляется. Может быть, будет немножко меняться конъюнктура спроса, но это не значит то, что мы производим какой-то товар и экспортируем. Спрос на него вообще может сильно упасть. Понятно, что нужны очень сильные технологические изменения для того, чтобы мы этот рынок потеряли. В этом смысле я думаю, что Россия чувствует себя более комфортно, чем страны, экспортирующие товары другого рода, например, автомобили.
Но тем не менее, для России нынешняя ситуация вызывает вопросы о том, как мы дальше можем встраиваться в мировую экономику. Всё-таки мы в 2012 году вступили в ВТО наконец-то….
С. А.: Вы за это?
Н. О.: Это, конечно, открывало бы очень большие возможности, если бы мы хотели ими пользоваться. Потому что вступление в ВТО открывало доступ к новым зарубежным технологиям, выход на новые рынки.
«ВТО — это возможность, это не что-то навязанное».
Это — некое переговорное поле, и, если бы мы были готовы, можно было бы договориться о выходе на какие-то рынки. Но переговорная позиция России заключалась в том, чтобы обеспечить закрытость и определённую защищённость внутренних рынков. Но я всё равно считаю, что это был огромный прогресс. Теперь, когда мировая экономика стагнирует, возникает вопрос о том, как находить эти ниши, насколько ниши, которые мы сейчас можем идентифицировать, устойчивы.
Конечно, сейчас развитие экономики, которое мы наблюдаем, — это следствие санкций, но тем не менее это в рамках такого осторожного подхода. Как сейчас встраиваться? Нужно ли больше интегрироваться с Китаем? А если он замедлится? Как ориентироваться на Европу, которая может оказаться в разгаре банковского кризиса? И миграционная ситуация там сложная. Поэтому я думаю, что Россия здесь занимает такую очень осторожную позицию — подождать и посмотреть, как разные регионы вокруг будут развиваться.
С. А.: «Верно ли мнение о том, что рынки учитывают и закладывают в цены все будущие события на долгое время вперёд?» — спрашивает слушатель.
Н. О.: Брексит — прекрасный пример, когда буквально накануне были очень расслабленные настроения на рынках о том, что возобладает такой рутинный подход, что не надо ничего менять, что все проголосуют за статус-кво. А когда случился Брексит, волатильность на рынке была. Можно, конечно, сейчас говорить о том, что за последние годы нет таких событий, которые бы изменили направление рынков. С Грецией была очень напряжённая ситуация…
С. А.: И забыли уже все.
Н. О.: Да. Брексит тоже претендовал на то, чтобы стать «чёрным лебедем». И тоже в некотором смысле сейчас спокойно на это рынки смотрят. Это связано с тем, что много финансовых средств центральные банки влили в мировую экономику. И возникает такой пузырь в том смысле, что эти средства текут на финансовые рынки. Поэтому с точки зрения того, насколько рынки эффективны, это до сих пор очень спорный вопрос. Какие-то факторы, конечно, инвесторы учитывают, но проблема в том, что если ориентироваться на долгосрочные риски, можно упустить ещё несколько лет бурного роста рынка. Поэтому эти факторы, конечно, включаются, но не все сразу. Есть понятие «консенсус рынка», когда в какой-то момент большое количество участников приходит к выводу, что именно этот фактор становится важным, начинает об этом говорить. И именно этот фактор получает преимущество. А потом консенсус меняется. Несколько лет назад говорили про рынок труда США, сейчас об этом не говорят.
С. А.: Вспомните банковский кризис, когда говорили, что всё рухнет. Но как жили, так и живут.
Н. О.: Да. Это — пример консенсуса. Два года назад говорили про рынок труда, мониторили каждый месяц, сколько создано рабочих мест. Сейчас уже гораздо спокойнее, сейчас смотрят на комментарии ФРС о прямых поставках.
С. А.: Примем звонок. Здравствуйте.
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. У нас основной интегрированный индексационный показатель успешности экономики — это рост процентов к ВВП. Но с учётом того, что мы даже обеспечиваем рост экономики, у нас получается, что богатые богатеют, бедных становится больше, уровень жизни не сильно меняется, а иногда и ухудшается. А возможно ли в рамках бокового тренда экономики сменить свои показатели успешности, сместить их на какие-то другие?
Н. О.: Я думаю, что здесь фактор роста остаётся самым важным. Потому что рост экономики важен не просто как мёртвый индикатор. Когда экономика растёт, она создаёт рабочие места. Людям важно как-то находить себе применение. Поэтому, наверное, теоретически экономику благосостояния после новой технологической революции можно себе представить. Но мне всё-таки кажется, что в конечном итоге людям важно не столько получать какие-то суммы, а быть занятыми. Поэтому я думаю, что рост экономики — это показатель возможности вовлечься в какую-то деятельность. Но я с вами соглашусь в том, что когда экономика в боковом тренде, эта тема неравенства становится более важной.
Я никогда раньше за темой неравенства не следила, потому что неравенство всегда присутствует, но это не было фактором экономической динамики.
«В последние месяцы мы видим очень странную макростатистику в России — у нас, по статистике Росстата, идёт очень быстрый рост зарплат».
За первое полугодие 2016 года зарплаты растут на 7 %, при этом оборот розничной торговли ведёт себя существенно хуже, чем ожидание аналитиков, в реальном выражении продолжается спад на 6%. Это — достаточно необъяснимая вещь. На мой взгляд, это как раз отражает рост неравенства. Это значит, что есть сегмент потребителей, у которых зарплаты растут недостаточно быстро или вообще не растут. Очевидно, что есть сегменты, где люди не могут найти себе работу. А с другой стороны, есть IT-сектор, там зарплаты продолжают расти, поскольку на этих специалистов существует огромный спрос. Здесь роль государства в том, чтобы это неравенство как-то выравнивать.
С. А.: Примем звонок. Здравствуйте.
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Экономика роста при олигархическом капитализме даёт и рост бедноты и нищеты. А вопрос у меня такой. ФРС без конца мучает всех наших аналитиков: поднимут или не поднимут ставку, заседания все ждут с нетерпением. А что это всё значит для нас?
Н. О.: Логика простая. Федеральная резервная система с 2008 года перешла к монетарному смягчению. То есть в мировую экономику было направлено очень много новых долларов, потому что баланс ФРС с 2008 года существенно вырос. Сейчас повышение ставки — это способ, чтобы эти доллары изъять назад, чтобы капиталы начали возвращаться в США. Потому что когда процентная ставка в США повышается, это значит, что капиталам выгоднее быть вложенными в США, а не в развивающиеся рынки в других странах, в частности не в Россию. Для нас это означает, что если ФРС повысит ставку или, не дай бог, перейдёт к серии повышения процентных ставок, капитал из России начнёт более активно уходить, а это будет давать давление на валютный курс. Это будет не только в России, а во всех странах, за исключением, может быть, Европы. Поэтому весь мир следит, затаив дыхание, за решениями ФРС. То есть мировые рынки растут исключительно потому, что в системе много долларов, которые ФРС с 2008 года предоставляла. Сейчас речь идёт о том, что эти доллары будут возвращаться в страну материнского капитала.
С. А.: «Как скажется нисходящий тренд на социальной стабильности?»
Н. О.: Это значит, что государству нужно будет уделять больше внимания перераспределению финансовых потоков между разными группами населения. Это значит, что вопрос изменения системы налогообложения в ближайшие годы будет очень актуальным. Он будет актуальным во многих странах — в развитых, где налоги на богатых очень высокие, и, возможно, и в России. Потому что не секрет, что 13-процентная плоская ставка подоходного налога в России на мировом фоне очень низкая.
«Не секрет, что обсуждаются возможности введения прогрессивной ставки. Очевидно, что это не будет сделано в ближайшие несколько лет».
Но в любом случае тема о том, что население с высоким уровнем дохода должно больше платить, уже на повестке дня.
С. А.: «Наша экономика вообще может расти в ближайшем будущем? И за счёт каких ресурсов?»
Н. О.: Наша экономика похожа на не очень эффективную компанию. А у них всегда огромный потенциал для того, чтобы ускорить свой рост и повысить конкурентоспособность. Потому что когда компания или страна очень эффективны, там уже сложно выжать что-то дополнительно. Поэтому возможности у нас, конечно, есть. Вопрос в том, где их искать. Потому что для этого нужно прежде всего поставить диагноз. Мой диагноз связан с тем, что у нас, безусловно, есть огромная неэффективность в смысле того, как мы используем трудовые ресурсы — у нас почти 25% трудовых ресурсов работает в госсекторе. Как мы используем инвестиционные ресурсы, потому что за последние годы у нас доля госкомпаний и госбанков существенно выросла. Это — сигналы не очень эффективного использования ресурсов.
С. А.: Может быть, менеджера хорошего?
Н. О.: Нужно решиться на какие-то структурные изменения и как-то изменить процесс работы этой экономики. Это не очень просто. Мы видим, что какие-то подвижки происходят. Я думаю, что с бытовой коррупцией в последние годы стало лучше. Последние несколько лет государство не наращивает занятость в госсекторе, мы даже видим, что там в последние 2 года заморозили зарплаты. Правительство пытается максимально направлять трудовые ресурсы в частный сектор, но при этом нет стимулирующих мер, нет никакого улучшения инвестиционного климата, нет приглашения частных капиталов, чтобы они могли более эффективно работать. Сейчас потенциальный темп роста в России рассчитывается от 0,5 до 1 процентного пункта. Но я абсолютно уверена в том, что если заняться этой проблемой трудовых ресурсов, повысить эффективность их использования, нужно обязательно запускать инвестиционный рост, создавая возможности, чтобы капиталам было выгодно вкладываться. Для этого нужно повышать уровень конкуренции в экономике. Тогда, конечно, можно достичь более высоких цифр.
С. А.: Президент распорядился разработать альтернативу кудринской программе экономического развития, которую ещё называют «ленивой экономикой»…. Почему?
Н. О.: Я первый раз такой термин применительно к этой программе слышу. Мне казалось, что там был какой-то термин на предмет ленивого обсуждения или что-то в этом роде, что больше связано с составом тех, кто обсуждает…
С. А.: Но суть не в этом. Суть в том, что у нас опять появились два течения. Или они всегда были?
Н. О.: Я думаю, что они всегда были, просто сейчас они действительно оформлены в позицию Кудрина. На самом деле, позиция Кудрина разделяется очень большим числом экспертов. Его концепция — это концепция развития экономики в логике той экономической политики, которую мы сейчас видим, в частности — таргетирования инфляции. Это — идеи о том, что мы должны переходить к 4-процентной инфляции, плавающему валютному курсу и контролю за бюджетом. Это, собственно, некий конёк Алексея Кудрина. Он всё-таки специалист по бюджету в первую очередь. В этом смысле я согласна с тем, что избыточные государственные расходы не являются благом. Опять-таки это не значит, что государство не должно заниматься перераспределением и поддержкой бедного населения, но наращивать бюджетные расходы в процентах от ВВП — это не та траектория, по которой бы сейчас хотелось двигаться. В принципе в России избыточный уровень бюджетных расходов, поэтому жёсткая бюджетная политика оправдана.
С другой стороны, «Столыпинский клуб» исходит из концепции того, что в экономике проблемы от нехватки финансовых ресурсов и нужно повышать уровень монетизации, стимулировать какие-то монетарные проекты, полезные для экономики.
То есть существует два подхода: подход Кудрина, который говорит, давайте создадим 4-процентную инфляцию…
С. А.: Но, получается, искусственным путём. В 2017 году они хотят 4%.
Н. О.: Таргетирование инфляции — это естественный процесс. Вопрос в том, какова цена и насколько комфортны условия. Потому что таргетирование инфляции в других странах, как правило, запускалось в 90-е и 2000-е, когда мировая экономика росла. Мы запустили таргетирование инфляции в 2014 году, когда мировая экономика уже стагнирует.
С. А.: Если говорить про принципиальную разницу этих двух концепций, они совершенно разные или есть точки соприкосновения?
Н. О.: Я считаю, что они исходят из двух диаметрально разных предпосылок. «Столыпинский клуб» считает, что в экономике не хватает денег и их нужно дать. А Кудрин исходит из того, что есть структурные надломы в экономике, которые нужно лечить.
С. А.: Здравствуйте.
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Я руковожу компанией с оборотом 200 миллионов. Меня удивляют эти теории. Почему мы зациклились на этой инфляции? Да пусть она будет 15%. Надо спрос на товары поднимать, чтобы у людей росла покупательская способность. А мы какой-то ерундой занимаемся. Надо создавать рабочие места и спрос на товары.
Н. О.: У нас была инфляция 16% в 2015 году. Мы все видели, что у нас экономика на этом упала на 4%, и спрос падал. Инфляция — это механизм перераспределения. В 2015 году это перераспределение шло от потребителей к компаниям. Потому что многие компании выиграли на девальвации, кто-то — на санкциях, но население в целом пострадало. Когда ускоряется инфляция, население всегда беднеет. Тут речь о каком-то дополнительном спросе вообще не идёт. Известно, что чем выше инфляция, тем меньше возможностей для инвестиций, потому что инвестиции компании не могут делать, когда уровень инфляции высокий. То есть капитал фактически не отрабатывается в таких условиях. Деньги, которые вы зарабатываете, сгорают. Не секрет, что в 90-е, когда у нас была постоянно двухзначная инфляция, экономика постоянно падала. Поэтому инфляция должна быть устойчивой и достаточно низкой. Можно обсуждать вопрос о том, нужно нам 4%, 6% или 8%, хотя можно говорить и о том, что нам нужно 2%. Но всё-таки тезис о том, что высокая инфляция чему-то поможет, совершенно не подтверждается реальностью и не разделяется экономической теорией.
С. А.: Как вы думаете, когда Запад поверит в Россию в сфере инвестиций?
Н. О.: Когда я говорю об инвестициях, я в первую очередь имею в виду, конечно, приглашение российского капитала. Это по поводу гипотезы «Столыпинского клуба» о том, что у нас не хватает денег. Я напомню, что у нас с 2010 года в среднем каждый год, если не брать пиковые значения 2014 года, уходило 60 млрд долларов в год. В экономике были деньги. Эти деньги компаниям некуда было инвестировать, они не видели возможностей. Потому что куда в России можно было инвестировать деньги: можно было приобретать у кого-то другие компании, то есть платить завышенные цены за активы или просто уходить в валюту. И 2014 год показал, что ставка на валюту была очень неоправданной.
Поэтому, к сожалению, то, что происходило ещё до 2014 года, показывает, что здесь нет проблемы нехватки финансовых ресурсов, а есть проблема нехватки идей о том, куда эти деньги направлять.
С. А.: Здравствуйте.
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Я бы просто раздал деньги пенсионерам, госслужащим, чтобы они начали покупать, тогда будет спрос.
Н. О.: Нужно понимать, что если вы раздали деньги населению, оно начало покупать те товары, которые есть в экономике. Больше производить их экономика не будет. Когда мы говорим о том, что экономика не растёт или растёт на 0,5%, это означает, что товары в ней больше не производятся. Представьте себе: у вас есть ограниченное количество товаров, допустим, 3 апельсина. Вы раздали населению деньги, у вас всё население прибежало и выстроилось в очередь за этими тремя апельсинами. У вас цены на эти апельсины вырастут в разы. Поэтому эти деньги тут же обесценятся. Собственно, такая раздача денег, как в Венесуэле, может быстро привести к гиперинфляции.
«Это какая-то иллюзия, что если вам правительство раздаст деньги, это сделает вас богаче. Это сделает вас беднее, потому что экономика не может произвести больше».
Проблема в том, что у нас нет свободных мощностей в экономике, чтобы произвести больше товаров, поэтому ваша гипотеза, к сожалению, неверна. Экономика ответит просто ростом цен, и заработают всё равно компании.
С. А.: А сейчас банки зарабатывают? Какова вообще ситуация с кредитами, вкладами? В чём сейчас людям хранить деньги?
Н. О.: Это разные вопросы. По поводу кредитов, конечно, нужно сказать, что розничное кредитование восстанавливается в 2016 году гораздо медленнее и сложнее, чем в 2010 году. В принципе лаги похожи, в 2010 году уже началось восстановление рынка. Сейчас мы тоже видим, что рынок розничного кредитования достиг дна, но какого-то всплеска активности не намечается. И я, честно говоря, думаю, что, скорее всего, этот рынок останется в некотором подавленном состоянии. Есть сегмент ипотечного кредитования, где в основном доминируют госбанки, и он показывает достаточно неплохой рост, но в целом мне кажется, что многие банки больше беспокоятся по поводу розничного кредитования, чем раньше. По поводу хранения денег. Всегда можно дать совет хранить их в хороших банках, есть список банков, которые Центробанк уже назначил системообразующими. Можно почитать какие-то рейтинги. Поэтому есть достаточно большой выбор среди крупных банков, где можно хранить деньги.
Прогноз у меня по валютному курсу — небольшое ослабление рубля, но это не повод играть на валютном курсе тем, кто с валютой взаимодействует как со спекулятивным механизмом. Если у человека есть какие-то валютные траты, тогда это осмысленно.
«Я не считаю, что частным лицам следует зарабатывать на Forex. Это всё-таки должны делать профессионалы, которые держат руку на пульсе».
Но в целом я считаю, что сейчас ситуация с валютным курсом относительно стабильна.
С. А.: Здравствуйте.
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Не могли бы вы перечислить меры государственного перераспределения и поддержки бедного населения? Что-то я их не вижу.
Н. О.: Меры совершенно стандартные. Всегда есть индексация пенсий…
С. А.: Слушатель, по-моему, с иронией говорил. А вы видите эти меры?
Н. О.: Я считаю, что наша социальная политика совершенно в рамках мировой концепции. Мы не делаем ничего хуже, чем в других странах.
С. А.: Может, даже где-то лучше?
Н. О.: У нас беспокойство о пенсионерах достаточно серьёзное. С 2010-го по 2013 год была огромная индексация пенсий. Я бы не осуждала правительство по поводу социальной политики.
С. А.: Спасибо. В студии была Наталья Орлова, доктор экономических наук, главный экономист «Альфа-банка», участник консультативного совета по вопросам денежно-кредитной политики, банковского регулирования и банковского надзора при председателе Банка России.
